«Тоска меня мучит, музыкальная тоска по палитре, быть может. Где я найду моих женщин прекрасных? Чьи женские лица и руки жизнь дадут моим мечтам?» — спрашивал Борисов-Мусатов в одном из своих верлибров. Этот вопрос — из разряда риторических, то есть таких, на которые уже предполагается ответ.
Модели художника хорошо известны.
Поиски «Вечной женственности» — ключевая проблема символизма. Всю свою жизнь решал ее и Борисов-Мусатов, пытаясь «через» женское лицо дать интимный образ, символ красоты — не той внешней красоты, которая мучит и со временем проходит без следа, а красоты внутренней, одухотворенной.
В той или иной мере он нашел ее в лицах своей сестры, Е. Мусатовой, своей жены, Е. Александровой, своего близкого друга, Н. Станюкович. Их, если можно так выразиться, «сумма» и стала мусатовским идеалом. «Есть художники, — писал о Борисове-Мусатове М. Волошин, — которые всю свою жизнь влюблены в одно лицо. Их волнует не красота, т. е. не то, что всеми считается красотой, а особая некрасивость.
Этой некрасивости посвящают они все свое творчество, украшают ее всеми сокровищами своего таланта, опрозрачивают, возводят ее на престол и силой своей любви создают из «некрасивости» новую Красоту». В истории русского символизма мы найдем множество подобных примеров.
Женские портреты Борисова-Мусатова — при всей их узнаваемости — очень условны; они преображают женское лицо, выявляют в нем отблески внутреннего немеркнущего света. В качестве примера таких работ воспроизводим «Девушку в желтой шали» , для которой позировала Е. Мусатова, и «Портрет Н. Ю. Станюкович», 1903 .
(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)